Однако она продолжала терпеливо играть роль жены, хотя прекрасно понимала, что движут ею чисто меркантильные соображения: у нее всегда имелись деньги, одежда только импортная — привозная или купленная в специальном распределителе, строго очерченный круг общения был, может, скучноват, но респектабелен и весьма престижен. К тому же завистливые взгляды ее институтских подруг тоже были весомым бонусом. Надо было видеть этих архитекторов, с утра до вечера корпящих над чертежами за сто двадцать рублей в месяц, когда она небрежно рассказывала чистую правду:

— Вчера во время приема у испанского посла подошел военный атташе — такой красавец-кабальеро с усиками, вручил бокал шампанского, лопочет: «Синьора белла, беллисимо!», а у самого глазки масленые…

Катька и Зинка просто шалели!

Уйти от мужа значило всего этого лишиться и прыгнуть в туманную неизвестность. Хотя почему «неизвестность»? Она прекрасно знала, что будет в том тумане. Такая же нудная и неинтересная работа, минимальные траты, чтобы дотянуть до получки, продажа в комиссионке фирменной одежды, бесперспективные интрижки с каким-нибудь Васей-электриком…

Нет, бросать Марка Валерьевича было нельзя. Несколько раз она заводила небольшие романчики — дело несложное, но крайне опасное. Хорошо, что «заместителями» мужа всегда были люди из их окружения, поднаторевшие в конспиративных хитростях.

Марк Валерьевич ждал вожделенного назначения за кордон, и отправиться куда-нибудь во Францию или хотя бы в какие-нибудь Нидерланды было семейной мечтой. Казалось, что тогда и семейная жизнь наладится. Но вместо Европы им был уготован Афганистан. Это назначение просто убило супругов, но на дипслужбе как в армии: приказ отдан — исполняй!

Через месяц они ехали по грязному, вонючему Кабулу и оказались за высоким забором с колючей проволокой в посольстве, которое Марку Валерьевичу представлялось надежной крепостью, а его жене — ужасной тюрьмой. И семейная жизнь оставалась такой же пустой и холодной. Тем более что в условиях совзагранучреждения, где всё на виду и все под контролем, найти «заместителя» законному мужу было чрезвычайно сложно. Но, как оказалось, в жизни нет ничего невозможного…

Вера покрутилась перед старинным трюмо: «Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду расскажи…» Много повидавшее за свою длинную жизнь чуть помутневшее зеркало ответило честно: «Очень хороша!»

Она удовлетворенно прикрыла глаза и провела кончиками пальцев ото лба вниз по лицу, шее, груди, животу. Тело отозвалось сдержанным трепетом. Все-таки это свои пальцы…

Оторвавшись от правдивого овала, Вера устремилась в ванную. Горячей воды не было уже третьи сутки, и ей пришлось стоять под струями холодной. Впрочем, назвать ее холодной было сложно, да и водой-то довольно непросто. Так, моча знатной доярки… Но выбирать не приходилось. Ей необходимо быть чистой и благоухающей.

Растеревшись полотенцем, Вера еще несколько минут провела перед подарком Маринель: тушь для ресниц, пудра, бледная помада, карандаш по контуру губ. Потом оделась и, перекинув через плечо изящную сумочку, выскочила из дома.

В посольском дворе, постоянно озираясь по сторонам, будто через кирпичную стену в полтора человеческих роста мог кто-то подглядеть или подслушать, озабоченным шепотом разговаривали четверо сотрудников: две женщины и двое мужчин.

— Со всех сторон наступают, — главный бухгалтер посольства Васюков, тощий, совершенно лысый мужчина в лёгком светлом костюме, промокает голову несвежим, смятым в комок носовым платком. — Город в кольце…

— Да, зря мы на Наджибуллу надеялись, — печально кивает завхоз Семеняка — низкий, полный, с простецким, незапоминающимся лицом.

— И что теперь будет? — строго спросила у главбуха Силантьева — крупная немолодая женщина с сожженным пергидролем «гнездом» высоко взбитых белых волос.

По тону вопроса можно было подумать, что Васюков находится у нее в прямом подчинении. Или, как минимум, — в подчинении ее мужа. На самом деле все обстояло ровно наоборот — Геннадий Силантьев работал бухгалтером и являлся подчиненным Васюкова. Просто она была властной женщиной и начинала трудовой путь как учитель младших классов, а потому имела обыкновение смотреть на собеседника как на проштрафившегося первоклашку. Если, разумеется, тот соглашался с таким положением.

И главбух попадал под магию ее учительской власти. Он виновато пожал плечами, разводя руки в стороны:

— Смотря кто первым возьмет Кабул. Шах Масуд настроен к нам лояльно, а Хекматияр — это вконец обозленный, беспощадный зверь…

Семеняка закивал, ещё больше понизил голос и, прищурив глаза, прошипел, нагоняя жути на собеседников:

— И еще дикие отряды, вроде наших анархистов в гражданскую. Хорошо, если они друг с другом воевать начнут…

Четвертая собеседница, Титова — похожая на тихую обезьянку маленькая сухонькая женщина из отдела обеспечения, стояла молча, она вообще не отличалась многословностью, но, несмотря на это, являлась источником многих ходивших по посольству сплетен.

— Ужас, ужас, — сказала Силантьева, но не испуганно, а буднично, словно просто констатируя факт. — Что же тут хорошего, если кругом война? Пули не разбирают, кто прав, кто виноват.

— Тихо, Алевтина, не сей панику! — неожиданно твёрдо осадил учительницу Семеняка. — Начальство всё видит, всё знает, пусть оно и думает. А наше дело — работать и выполнять приказы…

— Гляньте, гляньте, — перебивая завхоза, вдруг зло зашептала Титова, показывая глазами в сторону. — Мы тут переживаем, а Верка, как ни в чем не бывало: начепурилась, накрасилась и катит куда-то! Ей все как с гуся вода!

К воротам направлялась Вера Индигова. Выглядела она, как всегда, эффектно: светлые волосы откровенно выбивались из-под обязательного платка, платье до середины икры плотно облегало фигуру, вроде бы скрывая от посторонних взглядов стройные ноги балерины, но цепочка на левой щиколотке и броские босоножки на высоких «шпильках» все равно привлекали к ним внимание. Она не шла, а будто бы плыла по воздуху. Маленькая сумочка висела на длинном ремешке, переброшенном через плечо.

И тут же Титова громко, но уже совсем другим тоном — весело, даже доброжелательно спросила:

— Куда собралась, Верочка?

«Тебе оно надо? — раздраженно подумала Вера. — Кто ты такая? И почему я, жена старшего советника, должна перед тобой отчитываться?»

Но она улыбнулась и приветливо помахала рукой:

— На Миндаи [10] . Хочу сувениров купить. Да может, настоящий кандагарский шелк попадется…

— Да ты что, Верочка, опасно ведь! Обстановка, видишь, какая! — качая головой, сказала Алевтина и поцокала языком.

«Еще у тебя, коровы, не спросила!» А вслух Вера сказала как можно беззаботнее:

— Ничего, я быстро! Одна нога здесь, другая там!

Еще раз доброжелательно помахав рукой, Вера поправила белый платок и вышла за ворота. Когда ушли советские войска, Кабул изменился: улицы почти опустели, а уж увидеть европейцев было почти невозможно — все передвигались исключительно на машинах. Хотя и в машины бывало стреляли… Сейчас все привыкли к новой жизни: грызня в афганском руководстве, автоматные очереди по ночам, провалившийся путч, аресты, окружившие город моджахеды, открытая борьба за власть — все это стало привычным элементом местного колорита. И сотрудники посольств перестали бояться пешей ходьбы, хотя вряд ли улицы стали безопасней: иногда стреляли и по машинам. Но к этому тоже привыкли.

Яркое солнце освещало плоские бедные домишки, витрины местных лавок — дуканов, однотипно одетых мужчин: светлые штаны, длинные темные куртки, чалмы; женщин в черных накидках до земли и с лицами, закрытыми паранджой. По замусоренным улицам катились желтые такси из советских ГАЗ-21, большие синие индийские автобусы ТАТА, огромные КамАЗы и ярко раскрашенные американские грузовики «National», лениво семенили послушные трудолюбивые ослики, нагруженные тяжелыми мешками, переговариваясь между собой и не обращая внимания на машины, ехали велосипедисты… На углах ободранные мальчишки продавали дешевую отварную свеклу, сигареты, конфеты и жевательную резинку.