— За время моего дежурства никаких происшествий не произошло, — бодро доложил Мурашкин.
— Ну и хорошо!
Афганистан, Кабул. Российское посольство
Последние три дня Шаров жил в каком-то одному ему доступном режиме. Утром отправлялся в город, бродил по окрестностям, часами слонялся по базарам, переходя от чайханы к чайхане, встречался с разными людьми. Возвращался к себе уже затемно уставший, разбитый и, наскоро что-нибудь поев, садился за бумаги, которые каким-то непостижимым образом извлекал из своей одежды или находил на столе, куда их приносила охрана, получавшая от каких-то прохожих. Ложился он уже в два ночи, чтобы в пять — начале шестого быть на ногах, одетым, побритым, умытым, а то и загримированным. Вот и сейчас он неспешно шел по улицам, замаскированный под местного жителя: мягкие сапожки, широкие белые штаны, напоминающая косоворотку длинная рубаха навыпуск — «пиран», на плечах накидка «цадыр», клетчатый платок на шее, символизирующий готовность правоверного умереть за дело ислама, на голове — пуштунская шапочка, похожая на тюбетейку без вышивки. И, конечно, большая окладистая борода. Как заправский кабулец, он неспешно двигался в одному ему известном направлении и, несмотря на внешне безразличный вид, внимательно осматривался по сторонам, размышлял, замечал, анализировал и делал выводы.
«Лошадь падишаха резко остановилась. Дальше пути не было. Впереди простиралась водная гладь озера, на середине которого зеленел таинственный остров. После недолгого раздумья падишах созвал своих визирей и приказал им готовить переправу. Из ближних и дальних селений привезли много соломы, высыпали её в озеро, укрепили настил слоем земли, и переправа была готова. Переправившись по «соломенному» мосту, падишах оказался в долине, где услышал звуки прекрасной музыки. Там жили искусные музыканты. Падишах был очарован их игрой. Ему так понравилась это место, что он решил построить здесь город. Назвать повелел его Капул — соломенный мост. Повеление падишаха было исполнено».
Шаров вздохнул. Легенда осталась, а вот сам Кабул стал мало похож на город, который мог бы построить падишах — ценитель прекрасного, покровитель искусств. Резидент шел по городу в привычном облике местного жителя и внимательно осматривался по сторонам.
Если не сильно приглядываться, внешне за последние десять — пятнадцать лет мало что изменилось. Так же, как и раньше, по улицам вперемешку движутся машины, автобусы и тяжело нагруженные ослики, тормозят движение безалаберные велосипедисты, им громко и возмущенно сигналят. Часто встречаются карачи — большие деревянные двухколесные ручные телеги, основной источник пропитания многих семей. На специальных биржах можно нанять за небольшие деньги таких возильщиков, и они добросовестно перевезут все, что нужно, и куда угодно.
Высоких зданий здесь нет, да и самого старого города практически не осталось: только развалины и лабиринты многочисленных трущоб. Река Кабул напоминает зловонный ручей — местные жители сбрасывают туда мусор, бытовые отходы, нечистоты. Трудно поверить, что раньше на набережных продавали продукты, а вода в реке была чистой и не напоминала отработанное машинное масло. Дуканы все так же полны японской электроникой, французскими духами, деликатесными продуктами и другими товарами, которые в СССР считаются дефицитными. И это в разоренной гражданской войной стране! Шаров вздохнул еще раз.
Внешне вроде все по-старому, но внимательный взгляд находил и кое-какие изменения. В северной и восточной частях города в глаза бросались группы людей, сидящих в многочисленных ресторанчиках, шашлычных и чайханах. Многие из них одеты не так, как одеваются коренные кабульцы. Много молодых людей, на головах которых красуются паколи — суконные шапочки, похожие на береты, которые носят многие жители Северо-Восточного Афганистана. Это элемент униформы бойцов отрядов Ахмад Шаха Масуда. По поведению некоторых из них заметно, что в Кабуле, а может быть, даже и в городе они впервые. Многие говорят на характерном панджшерском диалекте языка дари, отличающемся от кабульского говора.
В южной и западной частях города все более заметны люди, одетые в традиционные пуштунские одежды. Головы их повязаны чалмой в характерной для Кандагара манере, при которой один ее конец выпускается наверх и торчит над правым ухом неким подобием хохолка. Многие из этих людей носят длинные окладистые бороды, а волосы их не встречались с парикмахером по крайней мере два-три года. Некоторые из них, по-видимому, плохо знают, что такое мыло, а их одежда грязна и неаккуратна. На ногах у них традиционные афганские кожаные туфли с загнутыми носами — такие уже почти не встречаются в Кабуле — или грубые афганские сандалии, часто сделанные из автомобильной покрышки и одетые прямо на босу ногу. Говорят они преимущественно на языке пушту, в целом нехарактерном для большинства жителей Кабула. На людей, одетых в европейскую одежду, пришельцы смотрят настороженно и порою с плохо скрываемой неприязнью. Иногда даже в людных местах они присаживаются на корточки, и не для того, чтобы отдохнуть, а чтобы нимало не смущаясь справить естественные надобности.
На многих улицах Кабула — и прежде всего центральных — чужаки вступают в продолжительные беседы с солдатами афганской армии и внутренних войск — царандоя, охраняющими государственные учреждения или стоящими на стратегически важных перекрестках. Разговоры эти идут мирно, и заметно, что им всем есть что сказать друг другу.
«Тревожный признак! — отметил про себя Шаров. — Моджахеды просачиваются в город и, похоже, вряд ли встретят здесь серьезное сопротивление…»
На въезде в квартал Дехе мазанг, заселенный преимущественно хазарейцами, Шаров обратил внимание на оживление, царящее у многочисленных мастерских по ремонту и изготовлению металлических ворот, оград, печек типа «буржуек», но топящихся не дровами, а соляркой. Сейчас группы людей кучкуются около мастерских, которые делают популярные в Кабуле железные тачки. Странно! Обычно тут ничего подобного не наблюдается…
Шаров подошел поближе, прислушался.
— Еще недавно твои тачки стоили сто афгани! Почему теперь сто пятьдесят? — возмущался народ.
— Жизнь изменилась, — кратко ответил немолодой владелец мастерской, поглаживая ниспадающую на грудь бороду.
— Жизнь меняется все время, почему ты меняешь цену? — не отставали покупатели.
Шаров подошел к молодому хазарейцу, стоящему чуть в стороне. Представители этой народности отличаются физической силой и выносливостью, но, как правило, занимают низкое социальное положение: уборщики, носильщики, грузчики и карачивалы — то есть возчики больших двухколесных ручных телег — карачи, на которых могут перевезти все что угодно.
— Что тут происходит, братец? — вежливо спросил разведчик.
Паренек, очевидно, принял его за приезжего и покровительственно улыбнулся во весь рот, показав отсутствие нескольких зубов.
— Скоро моджахеды войдут в город, начнется такой бир у бар [16] , что лути [17] начнут грабить посольства, вот тогда-то наши и подзаработают, увозить-то добро на чем-то надо. Вот ребята и покупают тачки, даже поделили места у посольств. А этот хитрец уже поднял цену…
Еще один плохой признак. Очень плохой!
— Аллах не любит жадных, — Шаров сделал жест, будто умылся двумя ладонями, и неспешно двинулся дальше. Но когда он свернул за угол, от этой неспешности не осталось и следа. Остановив такси, он помчался в посольство. Отбил шифровку в Центр и доложил настораживающие новости послу.
— Опять говно принес, — сказал Погосов.
Глава 3
Большая политика
Москва, Кремль
На брусчатке Красной площади, разделённые друг от друга несколькими десятками метров и таким же количеством служебно-спокойных людей в штатском и милиционеров, митинговали с плакатами несколько довольно больших групп граждан. Одни требовали сохранить СССР, другие, напротив, требовали самостоятельности всем республикам и автономным образованиям.